В каждой семье есть свои негласные правила
В каждой семье есть свои негласные правила. В одних можно громко смеяться и еще громче ругаться, в других принято говорить вполголоса и улыбаться через силу. Но есть особый тип семей, где главное правило звучит примерно так: «Если мы об этом не говорим, значит, этого не существует». И это правило соблюдается с религиозным фанатизмом.
Представьте семью, где в гостиной стоит огромный розовый слон. Он ест с их стола, спит на их диване, громко трубит по ночам. Но вся семья аккуратно обходит его стороной, садится за стол так, чтобы не мешать его хоботу, и вполне серьезно обсуждает погоду. Если кто-то из детей спрашивает: «А что это за слон?», родители удивленно отвечают: «Какой слон? Я никакого слона не вижу. Ты, наверное, что-то придумываешь».
Именно так выглядит семья, где действует магическое мышление: «Не называешь — значит, не существует».
Эта магия работает по простому принципу: если проблему не назвать вслух, она как бы остается в категории «несуществующего». Папина алкогольная зависимость превращается в «усталость на работе». Мамина депрессия становится «просто плохим настроением». Бабушкина деменция объясняется «возрастом». Скандалы между родителями именуются «обсуждением семейного бюджета».
И самое поразительное — это часто работает! По крайней мере, создает иллюзию, что работает. Семья функционирует, дети ходят в школу, родители на работу, по праздникам собираются за общим столом и даже улыбаются на фотографиях.
Но есть одна загвоздка: реальность от этого молчания никуда не исчезает. Она просто перемещается из сферы осознанного в сферу атмосферного. То, что нельзя назвать словами, начинает говорить интонациями, взглядами, паузами, напряжением в воздухе.
Дети в таких семьях рано становятся экспертами по чтению между строк. Они точно знают, когда папа «устал на работе» (и завтра с утра будет болеть голова), когда у мамы «просто плохое настроение» (и лучше не попадаться ей на глаза), когда родители «обсуждают бюджет» (и нужно срочно стать невидимым).
Чаще всего родители, которые исповедуют философию «молчание — золото», сами выросли в похожих семьях. Для них замалчивание проблем — это не сознательная стратегия, а единственный известный способ справляться с трудностями.
Есть и другой механизм: детское магическое мышление, которое у некоторых людей так и не перерастает во взрослое. В детстве мы верим, что если крепко зажмурить глаза, то страшный монстр под кроватью исчезнет. Некоторые родители применяют ту же логику к семейным проблемам: не будем на это смотреть — и оно рассосется само.
Третий вариант — страх потери контроля. Если признать проблему вслух, придется что-то с ней делать. А что, если ничего не получится? Что, если станет еще хуже? Лучше уж пусть все остается как есть, в знакомом и предсказуемом хаосе.
В семьях под ковром действует четкая иерархия того, о чем можно говорить, а о чем нельзя. На самом верху пирамиды — погода, успехи детей в школе, семейные праздники. Чуть ниже — рабочие проблемы (но только в общих чертах), здоровье (но без подробностей), планы на отпуск.
А дальше начинается запретная зона. Нельзя говорить о чувствах — особенно негативных. Нельзя говорить о проблемах в отношениях. Нельзя говорить о том, что кто-то в семье болен, зависим, несчастен или просто ведет себя странно.
И есть еще одно негласное правило: если кто-то попытается нарушить семейное табу на правду, его быстро вернут в рамки. «Не выдумывай», «Не драматизируй», «Все семьи такие», «Не выноси сор из избы» — вот стандартный набор фраз для укрощения правдолюбца.
Ребенок, растущий в атмосфере семейного молчания, оказывается в странном положении. С одной стороны, он ясно чувствует, что что-то не так. Дети — удивительно чувствительные существа, они улавливают фальшь и напряжение лучше любого детектора лжи. С другой стороны, ему постоянно говорят, что его ощущения неверны. Получается классический газлайтинг: «Тебе кажется», «Ты все придумываешь», «У нас все нормально». В результате ребенок начинает сомневаться в собственных ощущениях. А если ты не можешь доверять своим чувствам и восприятию, как ты можешь доверять себе в принципе?
Дети из семей под ковром часто вырастают с характерным набором особенностей. Они могут быть очень чуткими к атмосфере и настроениям других людей — навык, отточенный годами жизни в семейном минном поле. Но при этом часто не умеют называть собственные чувства и потребности. Им сложно конфликтовать — ведь их учили, что проблемы нужно не решать, а замалчивать. Им трудно устанавливать границы — в их семье границы были условностью, которую все делали вид, что соблюдают.
И самое главное — они часто не доверяют собственному восприятию. «А может, мне показалось?», «Наверное, я все преувеличиваю», «Возможно, у меня слишком богатое воображение» — эти фразы становятся мантрами взрослых детей из семей молчания.
В моей практике люди из семей под ковром — одни из самых сложных пациентов. Не тяжелых, а именно сложных. Не потому, что они «плохие» или «трудные», а потому, что сама идея называть проблемы вслух идет вразрез с их глубинными убеждениями о том, как устроен мир.
Часто такие пациенты приходят с жалобами на тревогу, депрессию, проблемы в отношениях, но при этом категорически отрицают, что в их семье что-то было не так. «У нас была прекрасная семья», «Родители очень нас любили», «Мы никогда не ссорились» — эти фразы звучат как заученные мантры.
И здесь начинается самая деликатная работа в психодинамической терапии — помочь человеку увидеть то, что всю жизнь было невидимым, не разрушив при этом его психическую защиту слишком резко.
Процесс обычно начинается с того, что пациент постепенно начинает замечать несоответствия в своих воспоминаниях. «Мы никогда не ссорились, но почему-то я всегда боялся приводить друзей домой». «Папа никогда не пил, но каждые выходные у него болела голова, и нас просили играть тише».
Это болезненный процесс. Представьте, что всю жизнь вы жили в доме, где все говорили, что стены белые, а потом вдруг начинаете различать, что они на самом деле серые. Сначала кажется, что с вашим зрением что-то не так.
В терапии мы не торопимся. Мы не говорим пациенту: «Да у вас же классическая дисфункциональная семья!» Вместо этого мы создаем безопасное пространство, где человек может постепенно начать доверять собственным ощущениям.
Когда пациент начинает видеть реальность своего детства, часто наступает период глубокого горя. Не только по тому, чего ему не дали, но и по той иллюзии семейного благополучия, которую приходится отпустить.
«Получается, моего детства как бы и не было? Получается, я жил в каком-то спектакле?» — часто спрашивают пациенты. И здесь важно помочь им понять: детство было, любовь родителей тоже была, но все это происходило в контексте семейного молчания.
Этот период может сопровождаться злостью — на родителей, на себя, на терапевта, который «разрушил» привычную картину мира. Злость — это нормально. Это означает, что человек начинает чувствовать, что имел право на другое детство.
Третья стадия: обучение новому языку
Люди из семей молчания буквально не умеют говорить о чувствах. Не потому, что не хотят, а потому, что у них нет для этого слов. Их эмоциональный словарь состоит из трех слов: «хорошо», «нормально» и «не знаю».
В терапии мы медленно, слово за словом, расширяем этот словарь. «Что вы чувствуете, когда рассказываете об этом?» — «Не знаю… что-то неприятное». — «Это больше похоже на грусть, злость или страх?» — «Наверное… злость? Но я не имею права злиться на маму».
И вот оно — ключевое убеждение: «Я не имею права чувствовать то, что чувствую». В семьях под ковром детям часто прямо или косвенно запрещают иметь определенные чувства. Результат — взрослые люди, которые не знают, что они чувствуют, и считают, что не имеют права это чувствовать.
В процессе терапии выясняется, что в семьях молчания у каждого есть своя роль в поддержании общего спектакля. Кто-то становится «хорошим ребенком», который никогда не создает проблем. Кто-то — «семейным клоуном», который разряжает напряжение. Кто-то — «белой вороной», на которую можно свалить все семейные проблемы.
Важно понимать, что эти роли — не злой умысел родителей, а способ семейной системы справиться с тем, что нельзя называть вслух. Но во взрослом возрасте эти роли становятся тюрьмой.
Пятая стадия: право на собственную реальность
Самая сложная и важная часть работы — помочь пациенту поверить в то, что его восприятие реальности имеет ценность. Люди из семей молчания часто живут с ощущением, что их версия событий менее важна, чем версия других людей.
«А может, я все преувеличиваю?» — это рефрен, который звучит в терапии месяцами. И каждый раз мы возвращаемся к простому вопросу: «А что, если вы не преувеличиваете? Что, если ваши ощущения верны?»
Работа с переносом: когда терапевт становится семьей
Интересно, что пациенты из семей молчания часто воспроизводят семейные паттерны в терапии. Они могут неделями рассказывать о погоде и работе, тщательно избегая всего важного. Или наоборот — начинают тестировать терапевта: «А что, если я расскажу что-то ужасное? Вы же меня осудите?»
Иногда они становятся «идеальными пациентами» — приходят вовремя, говорят то, что, по их мнению, хочет услышать терапевт, никогда не выражают недовольство терапевтическим процессом. Это та же роль «хорошего ребенка», только в кабинете психотерапевта. Работа с переносом помогает пациенту в безопасной обстановке пережить то, что не удалось прожить в детстве — право злиться, расстраиваться, быть недовольным, иметь собственное мнение.
Завершение: право на собственную историю
Терапия людей из семей молчания — это длительный процесс. Мы не просто работаем с симптомами, мы буквально помогаем человеку написать заново историю своей жизни. Историю, где у него есть право чувствовать, думать, помнить и, главное, говорить о том, что с ним происходило.
Результат этой работы — не обязательно примирение с семьей или полное прощение родителей. Результат — это способность жить своей собственной жизнью, доверять своим ощущениям и не бояться называть вещи своими именами.
И иногда, в конце долгого терапевтического пути, пациент говорит что-то вроде: «Знаете, а ведь в нашей семье действительно стоял розовый слон. И теперь я наконец могу это сказать вслух».