Трансформация боли в красоту (с) Джанни Франчесетти - так можно назвать то, что происходит в процессе психотерапии. Но вообще (и особенно сейчас) это еще и то, что вынуждены делать все мы, и за пределами терапии тоже. Психопатологическое страдание Франчесетти понимает как "отсутствие" на границе контакта, как анестезию границы контакта. Боль - это то, что было анестезировано с помощью психопатологического приспособления, став страданием. Боль - это то, что должно появиться на границе контакта при помощи терапевта, чтобы, будучи разделенным и признанным, _трансформироваться_ в красоту. Сейчас процитирую Франчесетти (для коллег, главным образом), а потом попробую сказать шершавым языком плаката. "Задачей терапевта не является ни стратегическое или перформативное изменение болезни, ни игра в то, что его вызывало; его задача – поддержать появление психопатологического поля и осознавать наличие отсутствия. Это превращает отсутствие в присутствие. Осознавать наличие отсутствия означает: уловить боль клиента и позволить себе быть этой болью затронутым – его невероятной усталостью от необходимости так долго ее выносить, его усталостью от ощущения этой боли и даже его прошлой и настоящей усталостью от попыток не чувствовать, анестезировать ее. Когда все это актуализируется в текущем поле и клиент переживает все это вместе с терапевтом, оба полностью присутствуют и осознают наличие отсутствия, а поле опыта больше не является психопатологическим – по крайней мере, в этот момент, в нем нет отсутствия. Именно в этот момент, сиюминутный и перманентный, проявляется преобразующая красота настоящего контакта. Именно в этот момент мы наблюдаем то, что Маргарита Спаньоло Лобб (Margherita Spagnuolo Lobb (2013a)) и я (Francesetti 2012, 2014) отнесли к трансформации в терапии: через признание боли клиента, и благодаря подразумевающейся в этом терапевтической любви, нам предстает красота и трансформационная сила взаимодействия. Эта концепция предлагает социальное основание для парадоксальной теории изменения Бейссера (Beisser, 1970), в то время как желание изменить ситуацию или клиента препятствует полному контакту с происходящим и человеком – таким, какой он есть – и таким образом препятствует проявлению отсутствия и содержащейся в нем боли." (c) Дж. Франчесетти. О чем же говорит Франчесетти, если попробовать свести мысль к простым тезисам (а это само по себе сложно и в любом случае - условность, когда речь о таком сложном процессе)? О том, что психическое страдание, психическая патология - это не боль, но омертвение. Это невозможность встретиться с болью и прожить ее. В пределе это кусочек смерти. Омертвевшая от длительной анестезии психическая ткань. Переживание, боль - это возвращение к жизни. Когда мы сталкиваемся с непереносимым горем, страхом или тревогой, кажется, что это может нас убить (и оно правда может оказаться не выносимым для проживания в одиночку). И тогда психика убивает кусочек себя. Как попавший в капкан зверь отгрызает лапку, чтобы спастись. Диссоциирует, - говорят психологи. Это более сложный процесс, на самом деле, но я обещала говорить просто. Если боль приходит раз за разом, психика отгрызает кусочек за кусочком. Спасая себя, но формируя этим психопатологическое страдание в спектре от невроза до психоза. Жизнь возвращается с болью. Как кровь в затекшую конечность. Но жизнь сможет вернуться, только если создать условия для переживания этой боли - такой сильной, что когда-то психика с ней не справилась, и теперь даже смотреть в ту сторону не в силах. Для проживания этой боли нужен попутчик. Тот, кто разделит. Тот, на кого можно опереться. Тот, с кем рядом возможно это пережить. Так пустота, возникшая на месте вытесненной когда-то боли, "ничто", "онемение", "отсутствие" заполняется вернувшимся переживанием, болью, "реальностью", "присутствием", проживается и трансформируется. Становится свободой или новым ресурсом, отторгнутой когда-то частью самости, энергией, силой, знанием, опытом. Красотой человеческого контакта, превозмогшего ужас. "The false God changes suffering into violence. The true God changes violence into suffering" / "Бог ложный превращает страдание в насилие. Бог истинный превращает насилие в страдание", - пишет Simone Weil в "Gravity and Grace" (1952). Попытка получить доступ к собственному когда-то испытанному и анестезированному страданию заставляет насильника мучить свою жертву, чтобы через нее вернуть и прожить отторгнутое. Раскаяние и искупительное страдание возвращает насильника в мир людей. Насилие или передается дальше, или останавливается неимоверным усилием и личным ростом, останавливается на себе. Боль передается до тех пор, пока не будет избыта, переработана, трансформирована. Но почти всегда для этого нужен рядом надежный, устойчивый, поддерживающий, не осуждающий другой. Чтобы с его помощью все-таки пережить то, что, как кажется, убьет, если дать себе его почувствовать. "Если Бог всемогущ, почему хорошие люди вынуждены страдать?" - кто не задавал этого вопроса? "Без тьмы нет света", "без зла нет добра" - кто только не писал и не говорил об этом: писатели, поэты, философы, религиозные и светские мыслители. Пишет об этом, ссылаясь на них, и Франчесетти. Отвлекаясь от терапевтического контекста на философский, он говорит о том, что, возможно, без боли не будет и того, во что мы ее вынужденно перерабатываем, если осмеливаемся и справляемся. Что в этом процессе трансформации боли создается та уникальная форма любви, которую способны создать лишь существа, не наделенные всемогуществом, но подверженные ограничениям, а потому вынужденные сталкиваться со страданием, - люди. И что, быть может, в этом и заключается смысл существования человечества. В дистилляции любви из страданий. (с) Мысль столь же спорная, сколь красивая. И может вызывать возмущение, грусть, бессилие, протест, возражения. Да чего там, еще и по-разному можно эту картинку интерпретировать. Но что она со всей очевидностью может дать нам сейчас - это смысл, который поможет пережить этот трэш, встретившись с теми чувствами, что он у нас вызывает. Трансформировать боль, а не передать ее дальше. То, что все мы так или иначе вынуждены делать в этой жизни. То, в чем мы можем друг другу помочь, потому что в одиночку эта задача зачастую невыполнима.

Пока нет комментариев

Недавно перечитала роман Наринэ Абгарян «С неба упали три яблока». До глубины души поразила история мужчины, купившего на рынке туфли. Он хотел тут же переобуться, но жена стала в позу: «Мол, не дури. Наденешь на воскресную службу».Старик жутко обиделся, а супруга с жаром доказывала, что есть повседневная одежда, а есть нарядная.Пожилые люди вернулись домой и пока разогревался наваристый хаш, он прилег отдохнуть и тут же помер. Она его похоронила, но в гроб башмаки не дала. Еще чего? Они же совершенно новые. Только покойник «стал приходить» каждую ночь и попрекать в жадности. Пришлось дожидаться кончины очередной долгожительницы, чтобы обуть ту в туфли сорок пятого размера.Один знакомый с горечью рассказывал, как в свое время обиделся на бабушку. Он, семилетний, приехал к ней погостить на весенние каникулы и попросил открыть яблочное варенье. Та ни в какую. Ведь приберегла его для яблочного штруделя к Троице. Мальчик сперва уговаривал, а потом расплакался и по рельсам ушел домой. Ведь денег на обратный билет не оказалось. Бабушка не дожила до Троицы две недели, а банку варенья под шумок украл кто-то из соседей, прихватив еще и удочки, и бочку для засолки огурцов.У троюродной тетки в комоде лежит классная клетчатая юбка, припасенная на смерть.– Она вам нравится?– Очень.– Так носите.– Придет время.Со свойственным мне запалом пытаюсь доказать, что невозможно получить удовольствие от юбки, следуя в ней на кладбище, а вот принарядиться за хлебом – самое то. Она понимающе улыбается и говорит, что я еще не нюхала жизни.Мои родители уже несколько лет отказываются ехать в санаторий. Болеют, пьют литрами нурофен, но пройти курс лечения и принять радоновые ванны – ни в какую. Папа мотивирует это тем, что в стране идет война и ему совестно заниматься своим здоровьем, когда на востоке гибнут люди.Подруга иногда вспоминает пресловутою банку шпротов. Мама достала ее по какой-то мега привлекательной цене и спрятала на праздник, не взглянув на срок годности. А когда час «Х» настал, и на тарелке уже лежал подрумяненный батон, смазанный майонезом, ломтики маринованного огурца и веточки свежего укропа, шпроты, оказались испорченными.Синдром отложенной жизни очень удобен. В него можно завернуться, как в кокон и оправдать свои страхи и лень. Нежелание действовать и принимать решения. Вот подрастут дети, наступит лето, вечер пятницы, Пасха…Лучше с понедельника, с первого сентября, после отпуска или когда закончится война.С самого утра мы ждем вечера. Вечером – новое утро. Оставляем на потом нарядные скатерти, нарядные слова, мысли и мечты. Лучшую работу и лучший кусок.Ожидаем удобного случая, подходящего момента, первого лунного дня.Откладываем молодость на старость, забывая, что жизнь – это то, что происходит исключительно сейчас.

Пока нет комментариев

...КАК всё-таки МИМОЛЕТНА ЖИЗНЬ!..
Старик умер в доме престарелых. Все считали, что он ушел из жизни, не оставив в ней никакого следа. Позже, когда медсестры разбирали его скудные пожитки, они обнаружили это стихотворение.

Входя будить меня с утра, кого ты видишь, медсестра? Старик капризный, по привычке, ещё «живущий» кое-как. Полуслепой, полудурак. «Живущий» впору взять в кавычки. Не слышит – надрываться надо. Изводит попусту харчи. Бубнит всё время – нет с ним сладу. - Ну, сколько можно, замолчи! Тарелку на пол опрокинул. Где туфли? Где носок второй? Слезай с кровати! Чтоб ты сгинул…Сестра!

Взгляни в мои глаза! Сумей увидеть то, что за...За этой немощью и болью, За жизнью прожитой, большой. За пиджаком, «побитым» молью, За кожей дряблой, «за душой». За гранью нынешнего дня, попробуй разглядеть МЕНЯ…… Я мальчик! Непоседа, милый. Весёлый, озорной слегка. Мне страшно. Мне лет пять от силы. А карусель, так высока!
Но вон отец и мама рядом. Я в них впиваюсь цепким взглядом. И хоть мой страх неистребим, Я точно знаю, что ЛЮБИМ…

Вот мне шестнадцать, Я горю! Душою в облаках парю! Мечтаю, радуюсь, грущу. Я молод, Я ЛЮБОВЬ ищу…… и вот он, мой счастливый миг! Мне двадцать восемь. Я - жених! Иду с ЛЮБОВЬЮ к алтарю, И вновь горю, горю, горю…… Мне тридцать пять, растёт семья. У нас уже есть сыновья. Свой дом, хозяйство. И жена. Мне дочь вот-вот родить должна…А жизнь летит, летит вперёд! Мне сорок пять – «круговорот»! И дети «не по дням» растут. Игрушки, школа, институт… Всё! Упорхнули из гнезда! И разлетелись кто куда. Замедлен бег небесных тел. Наш дом уютный опустел…Но мы с ЛЮБИМОЮ вдвоём! Ложимся вместе и встаём. Она грустить мне не даёт. И жизнь опять летит вперёд……

Теперь уже мне шестьдесят. Вновь дети в доме голосят! Внучат весёлый хоровод. О, как мы СЧАСТЛИВЫ! Но вот…… померк внезапно солнца свет. Моей любимой больше нет! У счастья тоже есть предел… Я за неделю поседел. Осунулся, душой поник. И ощутил, что Я старик…… теперь живу Я «без затей». Живу для внуков и детей. Мой мир со мной, но с каждым днём Всё меньше, меньше света в нём.

Крест старости взвалив на плечи, Бреду устало в никуда. Покрылось сердце коркой льда. И время боль мою не лечит. О, Господи, как жизнь длинна, Когда не радует она…… но с этим следует смириться. Ничто не вечно под луной. А ты, склонившись надо мной, Открой глаза свои, сестрица. Я не старик капризный, нет! Любимый МУЖ, ОТЕЦ и ДЕД … ...и мальчик маленький, доселе В сиянье солнечного дня Летящий вдаль на карусели… Попробуй разглядеть МЕНЯ!
дед Кирилл

Пока нет комментариев

Мне однажды разбили чашку,
А потом попытались склеить.
Но теперь держать чашку страшно,
Ничего с этим не поделать.

Из нее можно пить пытаться,
Будто бы ничего такого.
Но я буду всегда бояться,
Что она разобьется снова.

Так бывает, так получилось,
Сделать вывод должны мы сами.
Я не злюсь, что она разбилась,
Но держусь уже на расстоянии.

Кто-то скажет: «чашка? серьезно?
Кто стихи посвящает посуде?»
«Объяснить, - я отвечу, - сложно,
Но тут дело не в чашке будет»

Пока нет комментариев