Статный кареглазый мужчина ищет в дорогом обувном магазине туфли для любимой женщины.
Его я не знаю, но невольно и с удовольствием подслушиваю разговор с консультантом:
— Главное, чтобы ножке было уютно. Она ведь не скажет сама, но мне надо убедиться, что это так. Супинатор удобный? Нет, каблук, пожалуй, неустойчив... вот здесь узковато, у Ани косточка. Всё должно быть очень красиво. Размер 44... Почему Вы улыбаетесь? — голос становится строгим, и неосторожно хихикнувшая девушка виновато извиняется.
В мужском отделе пара. Выбирают рубашки. Полноватый мужчина смущённо прячется в примерочной, а его спутница продолжает выбор, с нежностью уточняя продавцу:
— Чуть побольше... животик.
Нежность достигает и меня.
Я иду к эскалатору и вспоминаю Марину. Мы прожили вместе четыре химии.
Она лежала в своей узкой коечке, похожая на хрупкого ушастого сорванца с голубоватой лысиной. Каждый вечер к ней приходил её парень и приносил ошеломительные банданы с самопальными надписями вроде «Мой нос чует твоё возвращение» и кепки с медвежатами. Он держал её пальцы в своих ладонях и ржал как конь, рассказывая весёлые истории и цитируя Терри Пратчетта. А потом я выходила проводить его до лестницы и он безнадёжно плакал на моём плече.
Димка... У его Кати всегда был в сумочке привязанный к переносному ледяному генератору инсулиновый шприц, потому что Димка забывал о нём.
Евгений Николаевич — ушедший в безвременье мой пациент. После Афгана раны не давали ему спать, ПТСР — жить полноценно. Его ослепительной красоты жена, к которой настойчиво, но безуспешно лезли питерские царьки, каждый вечер пела с ним под гитару и целовала его шрамы... Он был обыкновенным школьным учителем.
Елена Прекрасная. Ленка. Врач-рентгенолог, называвшая себя двухтонной лабораторией и шившая на заказ свои белоснежные кокетливые халаты.
Её муж — длинный, как жердь, мастер спорта по плаванию, был моложе на одиннадцать лет и таял, словно ванильное мороженое, обнимая загребущими руками столько Ленки, сколько мог.
Память услужлива... и я то смеюсь, то плачу.
Это моя реакция на Любовь. Её ведь, как и нежность, ни с чем не спутаешь, права Ахматова. И пусть она так же тиха и ненавязчива, но ещё ни один задиристый цинизм не заглушил её чистый голос. Ни одна грязь не пристала к её светлым одеждам.
И ни один потребитель, гоняющийся лишь за тем, что можно показать, не оказался счастливее того, кто научился чувствовать любовь и принимать другого человека как самого себя...

Показать полностью…

Домашнее насилие – не всегда физическое: восемь признаков того, что вы в насильственных отношенияхДомашнее насилие кроме очевидного физического насилия вроде толчков, хватания и пинков может быть тонким, и в зоне риска находятся оба гендера.Когда я говорю о нефизическом домашнем насилии, я не имею в виду редкие ссоры или подъемы и спады в обычных отношениях. Я говорю о моделях, которые повторяются со временем. Контроль над поведением, попытки пристыдить, отказ выслушать, перебивание, обвинение, эмоциональное насилие, крики, ложь, пренебрежение, преследование, неприемлемое сексуальное давление, угрозы и психологические манипуляции – все это примеры насилия.Люди с “перевернутым” детством, которым пришлось “усыновить” своих родителей или чьи здоровые границы игнорировались, рискуют попасть в такие отношения больше других. Если на ребенка сначала кричать, а потом захлестывать его волной извинений и любви, он запутается и часто будет пропускать признаки насилия во взрослых отношениях. Если детей обвиняли, называли черное белым, игнорировали или физически насиловали, они тоже будут в зоне высокого риска для взрослого домашнего насилия.Если детство наполнено эмоциональными подъемами и спадами, взрослому очень просто приравнять к любви такой тип поведения. Ребенок не может оставить своих родителей, так что он или пытается “починить” их, или прощает и берет вину на себя.***Если у вас, как и у многих, было такое детство, вот признаки, за которыми нужно следить в своих интимных отношениях:– Чрезмерное внимание к потребностям другого человека вместо внимания к своим собственным здоровым границам. Со временем, если вы состоите в насильственных отношениях (или выросли в насильственной семье), вы учитесь быть тише воды ниже травы, чтобы не расстраивать партнера. Вероятно, это происходило в отношениях с родителями и бессознательно происходит в отношениях с друзьями и сотрудниками. Вести себя тихо, не высказываться, не раскачивать лодку, оправдывать плохое поведение при помощи фразы “я, должно быть, слишком бурно реагирую” – все это признаки того, что вы не прислушиваетесь к своему внутреннему голосу. Всякий раз, когда встает вопрос о том, стоит ли расстраиваться по какому-либо поводу, вы игнорируете свой внутренний голос.– Еще один признак – вы больше не проводите время с друзьями так часто, как раньше, потому что постоянно пытаетесь разрулить ссору или справиться с очередным резким поворотом событий в отношениях. Пропуск общественных мероприятий или ссоры на выходных вместо отдыха могут быть знаком того, что вы в плохих отношениях. Можно ощутить себя в изоляции, так как партнер требует для себя большую часть вашего времени. Может оказаться, что вы оправдываете поведение партнера и извиняете его. Со временем жертвы теряют самооценку и начинают ставить под сомнение и обвинять себя во всех проблемах в отношениях.– Часто жертвы домашнего насилия начинают прятаться в другие сферы жизни, уклоняясь от любого конфликта. Вместо того, чтобы говорить о себе правду, длится тишина – ради сохранения мира. Возможно, это привычка из отношений; возможно, это просто слишком большая усталость после такого множества конфликтов дома. Утверждение своих потребностей и желаний становится похоже на зону боевых действий, и легче просто приспособиться, чем волноваться, что это разовьется в напряженную ситуацию.– Если вы выросли в эмоционально разрушительной семье, вы можете быть не в состоянии реально определить, что вы чувствуете, в чем вы нуждаетесь, чего вы хотите. Дети, которые живут с неуравновешенными родителями, приучаются ставить потребности родителей на первое место и заботиться о них. Если детей не обучить хорошим границам, они привыкают не думать о своих собственных потребностях и растут, игнорируя их.– Попадаете ли вы в опасные ситуации, например, когда ваш партнер опасно ведет машину, при этом сохраняя молчание, чтобы партнер не взбесился?– Чувствуете ли вы себя изможденным большую часть времени? Появились ли у вас сложности с принятием решений относительно себя или туман в мыслях? Ставите ли вы под сомнение себя и свои потребности чаще, чем доверяете собственным знаниям?– Попадаете ли вы регулярно в ситуацию, когда занимаетесь сексом, не желая этого, лишь бы сохранить мир? Каждый раз, когда вы делаете что-то, чего не хотите, лишь бы сохранить мир, – это признак, что вы отдаете свою силу.– Происходят ли с вами разрывы и возвращения, когда вы часто прощаете плохое поведение, даете еще один шанс и верите в пустые обещания, которые никогда не исполнятся?***Многие жертвы домашнего насилия хотят верить, что их партнеры изменились, что можно начать с начала, надеются, что их любовь может преодолеть все препятствия. Когда дети из насильственных семей не могут сбежать от агрессивного родителя, они учатся оправдывать плохое поведение и винить себя, а потом нереалистично надеются, что родитель может измениться и сделает это. Этот цикл становится выученным и бессознательным. Настоящая любовь отдает и берет. Конечно, иногда можно сделать для партнера что-то, чего не хочется делать, но вы почувствуете, когда это будет происходить на постоянной основе.Настоящая любовь между двумя здоровыми людьми уважает границы, разделяет груз вины, когда дела идут плохо, и ищет пути разрешения ситуации без вербального насилия или ярости. Но если один раз это понять, понять по-настоящему, прошлое и будущее видится с такой ясностью, что вы больше никогда не пропустите этих признаков. Вы вибрируете на разной частоте, и ясность распространяется на ваше прошлое и будущее. Вы распознаете признаки, которые раньше игнорировали, и видите схемы, в которых участвовали… Озарения, когда вы понимаете, что вы пережили, откуда все происходит, как сформировались эти привычки и как с вами будут обращаться в будущем, приходят чаще и приносят кристальную ясность. Вы становитесь сильнее и умнее, и обретаете способность подать руку тем окружающим, которые могут сами находиться в такой ситуации. Постепенно мы просыпаемся, говорим “нет” и уходим навсегда.

Показать полностью…

«И это моя жизнь сейчас»

Как часто нам хочется изменить/исправить себя, близкого человека или сложившуюся ситуацию?
Ну, почти всегда, правда?

Только вот парадокс изменений в том, что они происходят, когда вы принимаете свое реальное положение дел, свои отвергаемые части.

«Изменения … происходят, если человек находит время и силы быть тем, кем он есть — полностью отождествить себя с тем, что происходит с ним в настоящем» (Арнольд Бейссер, автор парадоксальной теории изменений). В таком случае у нас появляется опора, чтобы куда-то двигаться, мы - в настоящем.

♨Вот упражнение, которое помогает с принятием реальности.

Признайтесь себе в том, что давно не можете принять, и дополните фразу «и это моя жизнь сейчас». Скажите это вслух себе или кому-то, кому доверяете.

Например,
«Моя работа мне не нравится, но я не могу начать искать новую, и это моя жизнь сейчас».
«Я хочу наладить отношения с матерью и одновременно больше не видеть ее никогда, и это моя жизнь сейчас».
«У меня нет отношений, но я их очень хочу и не могу перестать их искать, и это моя жизнь сейчас».

Главное условие - говорить факт, говорить искренне, и то, как есть на самом деле. Если после этого последует выдох и станет грустно - хорошо, значит попали в точку.

Показать полностью…

В жаркий день купила килограмм черешни в уличном ларьке. И запах нагревшихся на солнце ягод напомнил мне давнюю историю.
Много лет назад ко мне на прием пришла женщина. Она долго сидела, ничего не говоря, опустив голову и уронив руки. Я тогда еще не очень долго работала психологом, но человеком была уже взрослым и знала: так выглядит настоящее горе. Решила даже не спрашивать ничего — пусть расскажет, когда сама сочтет удобным.
— Устала я, — наконец сказала женщина. — Мне заведующая отделением велела к вам зайти. Сказала, у психологов свои методы. Может, подскажете, где сил взять?
— Нет у психологов таких методов, — честно вздохнула я, еще не до конца позабывшая свое базовое естественно-научное образование, и спросила: — Но что у вас случилось?
— Сын у меня умирает, десяти лет от роду.
— Ох… — У меня сбилось дыхание, хотя именно чего-то такого я и ожидала. — А лечить?
— Нету больше ничего. Все врачи так сказали.
— Он в больнице лежит?
— Нет, дома. Сам попросился. Он у меня умный, учился хорошо, учительница всегда хвалила. Слышит же, что вокруг него происходит. Спросил: мама, я умираю? Мне бы, наверное, надо соврать, а я и разревелась, как дура. И он, представьте, меня стал утешать: мам, ну ты не плачь, чего же, все когда-то умрут, ну кто-то позже, кто-то раньше — это же ничего такого. И попросил: «Давай тогда я лучше дома умру, мне там спокойнее будет». Вот мы его и забрали.
И вот теперь она каждый час смотрит, как сын угасает, — представила себе я.
— У вас есть еще дети? — спросила и с ужасом ждала отрицательного ответа.
— Есть. — Я выдохнула с облегчением. — Дочке пять лет, она сначала спрашивала, когда братик встанет и поиграет с ней, а теперь, видно, тоже что-то смекнула и не спрашивает больше. И не заходит к нему.
— Вы устали морально или за сыном тяжелый уход?
— За сыном — нет. Он спит много. Но есть еще моя бабушка, которая меня вырастила, на другом конце города.
— А с ней что?
— Вы будете смеяться, — горько усмехнулась женщина, — но она тоже умирает. Но ей-то хоть по возрасту.
— Вы за ней ухаживаете? Больше некому?
— Ага. Нет никого. Моя мать, ее дочь, в Сочи сейчас живет. С четвертым мужем. А характер у бабушки всегда был резкий, командирский. Она начальником участка работала, над мужиками, а там многие из лагерей, сидели. Я пыталась нанять сиделку — двух она выгнала, две сами ушли. Нет, говорит, мне нужно, чтоб ты, ты понимаешь как. А из тех четырех одна даже медсестра была.
— Бабушка знает, что происходит с правнуком?
— Знает. И говорит: раз ему уже помочь нельзя, вот и выйдешь из квартиры, съездишь к старухе, пока час едешь в метро, да в магазин, да на людей смотришь — и отвлечешься чуток.
В логике бабушке отказать нельзя никак, мысленно признала я.
— То есть бабушка в здравом уме?
— Абсолютно. Всем бы так. Но вставать уже почти не может. Даже садится сама с трудом. И главное — она практически ослепла. Но еще что-то пытается делать сама. Падала три раза. Врач предлагал госпитализацию, а она сказала: если отправишь меня помирать в богадельню, прокляну, так и знай. Я боюсь. Да и понимаю ее — двигаться-то и видеть она не может уже, а поговорить ей еще хочется, а чужой человек разве поймет, станет слушать? А у меня уже руки трясутся и голова. И звон в ушах. Спать ночью не могу, лежу и в потолок смотрю. В метро недавно заснула и на пол повалилась, люди поднимали, неловко.
— А муж есть? Что-то говорит? Делает? — я решила прощупать ресурсы.
— Есть. Переживает тоже, конечно. Работает допоздна специально — объясняет: деньги ведь сейчас нужны и еще нужны будут. Как-то я его напрямую спросила: как ты? Он ответил: прости, но мне бы хотелось, чтоб это все уже поскорее кончилось.
Это было очень давно. Я была молодой и самоуверенной. Женщина в реально трудной жизненной ситуации пришла за советом по оптимизации энергетических трат. По опыту (а не психологическому образованию) я знала: у каждого, даже самого сильного и самодостаточного человека в жизни бывают моменты, когда хочется, чтобы кто-то как бы компетентный уверенно сказал: делай вот это и вот так. Приступай сейчас. Мне показалось, что это тот самый момент.
— Слушайте, я скажу вам, что делать! — решилась я. — Вы перевезете бабушку к себе.
— Но у нас нет для нее отдельной комнаты. Двухкомнатная квартира. Мы и так дочку к себе в комнату забрали, чтоб сына не тревожить. Да она и не согласится.
— Согласится. В этом и фокус! Вы положите умирающую, но здравомыслящую бабушку в комнату к умирающему сыну. И предварительно велите ей все ему рассказать. Будете давать ей информацию по тем каналам, которые у нее еще работают, чтобы включались воспоминания: старая музыка, вкус, запахи — это самое древнее и мощное. Скажете: это твое последнее задание в жизни. Последняя работа. Чтоб он отвлекся от того, что умирает так рано. А ему скажете: слушай, ей это надо, чтоб уйти спокойно, а у меня уже нет сил. И он уйдет, как бы впитав и прожив ее чертовски долгую жизнь, а вы сможете за ними ухаживать в одном компартменте.
Женщина подумала, а потом спросила:
— Что такое компартмент?
— Обособленная область в живой клетке, как правило, окруженная слоем билипидной мембраны, — четко отрапортовала я.
Она взглянула на меня с уважением и, еще чуть поколебавшись, кивнула.
— Придете и расскажете, когда все устроится, — велела я ей, про себя подумав: вдруг получится еще хуже? Надо же мне знать.
Она пришла.
— А знаете, все и ничего. Бабушка у меня хоть и командир, но человек долга: я сказала — надо, так она и не пикнула. Ношу все нюхать, музыку ставлю, готовлю еду по ее заказу, как вы велели. У нее явно включаются воспоминания. Теперь она ему чуть не все время рассказывает, когда он не спит. Про детство, юность свою на юге. Истории всякие с работы, какие судьбы у людей тогда бывали — я и сама бывает зайду и заслушиваюсь.
— А сын?
— Он слушает, улыбается. Переспрашивает что-то иногда. Хотя и слабый совсем.
Потом она немного поплакала и ушла. Я долго сидела и бездумно смотрела в окно.
Прошло несколько лет. На прием пришла женщина с голенастой девочкой-подростком. Обе улыбаются.
— Нам бы профориентацию. А то она сегодня врачом, а завтра пожарным. Мы с отцом уж замучились. Поговорите хоть вы с ней.
— Да без проблем, — я тоже улыбнулась. — Садитесь куда-нибудь.
— Вы меня, конечно, не помните. Это много лет назад было…
— Вы с дочкой уже когда-то приходили ко мне?
— Нет. Я одна приходила. Сын у меня тогда умирал и бабушка одновременно. Вы велели их в одной комнате положить.
— Ох…
— Он не умер! — женщина расплылась в счастливой улыбке, а у меня по спине пробежали мурашки и затряслась ручка в пальцах. Я взяла себя в руки.
— Расскажите.
— Что ж рассказать. Ну вот они лежат, и она ему рассказывает. Он слушает. Она ему сразу сказала: «Ты не бойся ничего, ты не один туда пойдешь, я с тобой. Мы там все устроим как надо». Он правда сразу успокоился, а я и рада — сами понимаете.
Я за ними ухаживаю. Однажды бабушка мне на ухо, когда он спит, говорит: «Ты уж не обессудь, походи за мной еще, я его одного оставлять не хочу теперь, провожу уж и тогда сразу сама вслед за ним — ты и освободишься».
Лежат они, значит, лежат, и не умирают. Ни один, ни другой. Муж говорит: гляди, ведь все их сроки вышли, может, врачи там чего напутали, еще с кем посоветоваться надо?
Я, конечно, кинулась. Они говорят: правда, странно, значит, у организма вашего сына еще есть резервы. И потом: вот есть в Москве экспериментальное лечение, не проверено, но шанс для тех, кому уж все равно. Пойдете в группу? Мы с мужем посоветовались, потом сына спросили, а он: это опять в больницу надо? Мы такие: да, но, может, оно поможет тебе и не умрешь. А он: а как же я бабушку оставлю? Мы: а ты ее саму спроси. А она: конечно, поезжай, я тебя тут подожду. Он и поехал. И ему помогло. Группа была из 12 человек. Четверо все равно умерли, у остальных улучшение, а трое самых младших выздоровели совсем! Нам повезло.
— А бабушка?
— Она как узнала, что ему точно лучше стало, так сразу и умерла. Он расстроился, конечно, но тут уж мы ему объяснили, что она только ради него и держалась, а теперь у него дальше жизнь будет, а ей уже пора было, и он как будто понял. Сказал только странное: смерти вообще-то нет, только вы не понимаете, — а потом и не вспоминал как будто.
— Что ваш сын делает сейчас?
— В институте учится, на архитектора. А мы про вас недавно вспомнили, узнали, что вы еще тут работаете, и вот, с Ксюшей пришли.
— Отчего же вспомнили?
Мать кивнула дочери, и девочка, смущаясь, сказала:
— Мне брат странный такой комплимент неделю назад сделал: у тебя говорит, Ксюшка, ножки получились такие симпатичные, загорелые, ровненькие, как жареные сухарики с солью и чесночком. Я, конечно, рот раскрыла и говорю: ты это чего?! Откуда взял? А он сначала ушел молча, и только вечером мне все и рассказал: когда он болел и с бабушкой лежал, мама однажды принесла ей с улицы нагретой солнцем черешни. Она ее понюхала и говорит: «Деревья такие все ягодами усыпаны, солнце, в синем небе птичка малая и шмели жужжат. Мне лет шестнадцать. У меня платье желтое с мелкими красными цветочками и косынка красная. Я на лестнице стою и ягоду в широкую корзинку собираю. Она прямо мне в лицо пахнет. А снизу Володька — балагур наш и красавец, смеется и зубы белые на солнце блестят: ах, Леся, уж какие у тебя ножки ладные да ровненькие получились — как сухарики с солью и чесночком. А мне и стыдно, и лестно».
И с наивным четырнадцатилетним кокетством:
— Получается, у меня ножки как у прабабушки, да?
Мы с Ксюшиной матерью долго молчим, проживая нахлынувшие эмоции. А дальше, что ж, дальше — профориентация.

Показать полностью…